К выходу в эфир готовится новый украинский сериал «Останній Москаль»
У Московского Театра на Таганке новый директор – известная актриса
«Оппозиционный блок» саботирует введение запрета на российские сериалы
«Как-то едем мы в пролетке со Станиславским»
21 октября 1994 г.
— Саша, вы не могли бы объяснить, отчего некоторые граждане в актеры поступают? Может, вас, например, одноклассники доставали, может дразнили «Феклой»...
— ... ну, естественно.
— ... и вы решили доказать, что необыкновенно талантливы и вполне годитесь в народные любимцы?
— Никакими фрейдистскими отмотками порадовать вас не могу. Это просто биологическая потребность — становиться кем-то иным, погружаться в иную жизнь, другое время. Я не в состоянии объяснить причин, правда.
— Причем, эта потребность проявилась довольно рано: вы ведь еще школьником к Спесивцеву подались.
— А прежде кукольным театром занимался. Это все события какого-то безотчетного детства, и никаких мотиваций, вроде той, что мне нравится нести в искусстве бремя проблем выпавших на долю моего поколения — их нет.
— Итак, в театре Спесивцева вы много играли, а потом вдруг ушли, потому что у вас отняли обещанный вас спектакль. Что это была за пьеса? И часто ли вас с тех пор обманывали?
— Театр дружил с Алексиным; я, кстати, был занят в знаменитом тогда спектакле «Не больно?» по его повести. А другая повесть, которую собирался ставить сам, называлась «Очень страшная история». Мне хотелось работать с малышами — со студией младших ребятишек. Мы сделали исценировку, придумали декорацию, но потом все сорвалось.
Обманивали? Да, достаточно часто. Уже привык.
— Как, например, вас можно обмануть?
— Ну как? Можно позвать на роль, а потом не позвонить больше никогда. Обычное дело
— А как вас сейчас кажется, Спесивцев был шарлатаном? (Собственно, почему «был»?)
— Нет, я бы так не сказал. По-моему, он был очень сильным постановщиком — не режиссером, а именно постановщиком. Умел лихо пидумывать спектали, организовывать пространство. До сих пор у нас никто так не умеет.
— Не были ли его находки заимствованы из западного театрального опыта, не известного широкой публике?
— Этого я не знаю. Но поскольку он пришел с Таганки, то, естественно, немало взял у Любимого. И тем не менее, в его спектаклях было много свежего, мне кажется. Другое дело, что он совершенно не умел работать с актером.
— В одном и том же году вы сыгарли сугубо реалистическую роль комсомольского вожака в сериале про БАМ и чудовищного, гротескового мистера Хайда в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда»...
— Мистер Хайд был годом позже. А в телефильме про БАМ играл не вожака, а просто бригадира строителей. Фильм получился, в общем, не проститутский. Хотя, строго говоря, нормальному человеку к этой теме вообще не стоило прикасаться.
— Зачем же вы прикоснулись? Из любопытства, из профессиональной жадности, из всеядности, быть может?
— Я хотел начать сниматься. И впервые в жизни меня утвердили на два фильма: «Батальоны просят огня» и «Главную дорогу». Тогда ведь снимали только про БАМ да про войну. А если экранизировали какого-нибудь Чехова, то шла в ход неоднократно опробованная колода звезд. Вариантов-то не было.
— Скажите, зачем вам нужна преподавательская работа в Школе-студии? Не думаю, чтоб она приносила сколько-нибудь существенный доход семье, где растут трое детей.
— Ну да. 35 тысяч в месяц. Но дело, конечно, не в них. Просто я все время убегаю от собственной профессии.
— Отчего же вам неймется?
— Скучно. И режиссеров, в сущности, нет. Поэтому ищешь какие-то альтернативные варианты. Того же «Нижинского» мы делали сами. «Башмачкина» — тоже.
— А вы довольны «Башмачкиным»?
— Бог его знает. Трудно сказать.
— У меня было от спектакля странное ощущение, что я рассматриваю затейливую, виртуозно отделанную табакерку, что ли. Но... может быть — чересчур виртуозно? То есть, все понятно: вы любите работать с предметами, обживать пространство. И замечательно это умеете. Но кажется, что спектакль сделан для того, чтобы всем этим насладиться.
— Ну не знаю, результат — это одно...
— ... а вы работаете ради процесса?
— Нет, не только. Мне однажды приснился Господь Бог, который сказал... Смешно, да? Но мне вообще снятся занятные сюжеты. Как-то раз обходной лист у Горбачева подписывал, Раиса Максимовна в приемной со мной разговаривала...
— И что она вам сказала? (Потом к Господу Богу вернемся.)
— Некая Маша, ее подружка, все твердила: «Рая, ну неужели пленум ничего не может решить?» А Рая отвечала с неподражаемой интонацией: «Маша, какой пленум? Какой пленум, Маша?!!»
А в другой раз мы ехали в пролетке со Станиславским. Нет, наверное, в конке. В общем, в таком крытом экипаже с рядами сидений, как в фильме «Пышка».
Я его и в жизни как-то встретил. Не подумайте только, что я сумасшедший. Было так. Мы бродили с одной девушкой старыми московскими переулками. Очень давно. И вышли на пожилого человека, который стоял в полутемном дворе. Седой старик в старомодном пальто, чуть ли не в пенсне. Казалось, перед нами фантом. Или это кино какое-то. Я спросил: «Вы знаете, на кого вы похожи?» Он говорит: «На кого?» — и улыбается. То есть, он-то знает, что он — Станиславский. «На Станиславского». Тогда спросил он: «А вы — знаете, на кого?» — «На кого?» -"На влюбленных«. Тут вдруг откуда-то выскочил совершенно булгаковский человек — кошмар с желтыми отворотами — и говорит: «Ну что, возьмем?» Сейчас, думаю, скажет, что портвейну, мол. А он и отвечает: «Нобелевскую премию-то возьмем?» В общем, надо понимать так, что мы ж такие здесь ребята подобрались, так щас все вместе как-то ее и возьмем!
— Потрясающе. Это готовый рассказ. Не записываете?
— Пишу чего-то там. Новеллы, одним словом.
— Да, но вы начали рассказывать, как Господь Бог вам во сне сообщил что-то существенное.
— Я понимаю, что это немножко нелепо: Господь Бог... во сне... Но... Он мне сказал, что надо трудиться в алтаре. Я и сам чувствую, что так должно быть. Вот работа над «Башмачкиным» была работой в алтаре. Ну не мог я там наврать. Поэтому результат, реакция мне важны меньше, чем кусок жизни, который был полноценно прожит. Жаль, не хватило, наверное, драматургического или режиссерского опыта. К тому же постепенно выяснилось, что мы совершенно не сходимся в эстетических параметрах с режиссером. Но все равно...
— Что-то вы ни с кем не можете сработаться, кроме Мирзоева. На «Нижинском», кажется, три режиссера поменялось, а спектакль так и вышел безотцовщиной. Может, вы с Меньшиковым такие капризные премьеры, что на вас и не угодишь?
— Я опасался такого слуха, но он не возник. Видит Бог, это было не так. Действительно, на «Нижинском» с нами работали один за другим три режиссера. При этом мы никого не «сожрали», расставались по разным причинам, но нормально, без дележа рваных тапочек. На каком-то этапе, отчаявшись, чуть не бросили спектакль. Был момент, когда нас обманул редактор «Аргументов и фактов» Старков: обещал зал и не дал. (Именно в этот казаковский круглый зал, расположенный сейчас в помещении «Аргументов...», по преданию, приезжала Наташа Ростова на свой первый бал.) А у нас уже все мизансцены были рассчитаны на круглое помещение. В общем, много чего было. В конце концов, озлившись на все и вся, мы взяли и за три недели сделали спектакль сами.
— Вы переиграли множество разнообразных злодеев. Ясно, что не только из себя их вынимали, но и брали из «среды обитания». Кто был самым страшным человеком, с которым вы пересекались?
— Думаю, я сам. Это не просто эффектная фраза. Мысли, фантазии, которые возникают в сознании каждого человека, бывают порой ужасающими. Допустим, когда ребенок орет первые два месяца, его хочется удушить. Казалось бы, как такое может прийти в голову? Но ведь приходит.
— У Фасбиндера есть сцена, где мать, запертая с непрерывно орущим младенцем, через сутки приходит в состояние невменяемости и душит его подушкой... Но давайте лучше о чем-нибудь светлом и по возможности жизнеутверждающем. О любви, например. Среди ваших персонажей — и монстры, и стукачи, и работяги, и военные. Нет только влюбленных. Не решаетесь вступать в пространство любви?
— Во-первых, не дают. А во-вторых, я пытался сделать это в «Маскараде». Кстати, вы думаете, почему я такой такой брито-лысый? Потому что мне клеят накладку на макушке: снимаюсь в роли Александра Сергеевича Грибоедова у Тамары Павлюченко. Фильм будет, в общем, про любовь. Партнерше моей четырнадцать лет. Честно говоря, пока не понимаю, как играть любовь с таким юным человеком. Привыкаем друг к другу. «Про любовь» есть еще один проект, русско-немецкий. Это «Антоний и Клеопатра».
— Вы как-то обронили, что не любите прямого контакта с залом. Означает ли это, что зритель вас не интересует, вы работаете только для себя?
— Одно из другого совсем не вытекает. Дело в том, что я никогда не любил работать на большой сцене. Мне нравятся подробности, а там они не имеют значения. Я проверял несколько раз: никто ничего не замечает! Правильно, правдиво ты себя чувствуешь или нет — зал не улавливает. Пространство застроено грамотно — ну и ладно, все в порядке. А в маленьком помещении — там даже если с формой все благополучно, без содержания не обойтись, обязательно надо играть кишками.
Поскольку человек я не совсем уже молодой, то успел еще схватить, усвоить любовь к сценической традиции, к настоящей мысли, вкус к хорошей литературе. А нынешнему зрителю не очень-то все это и нужно, он избалован посторонними театру вещами и хочет хэппенинга, каких-то искр от названия, имени автора, состава исполнителей, от того, в каком помещении все происходит. Если говорить прямо, для меня мир складывается из моих друзей, я хочу работать для людей своего круга. Остальное — как получится: если кто-то еще пристроится к этому кругу, то, конечно, хорошо.
К тому же я не сторонник бесконечных отражений в классических пьесах, скажем так. Есть люди, готовые смотреть «Чайку» сто раз в различных вариантах. А я не могу. Хочется чего-то свежего.
— Зачем же вы тогда в «Женитьбе» поучаствовали? Сколько уже было интерпретаций...
— Просто помогал другу, который приехал в Москву после пяти лет отсутствия. Опять же Гоголь — грех не поучаствовать.
— Гоголь вам приятнее Чехова, так надо понимать?
— Да. Значительно. Но я хочу закончить тему. Почему-то в каком-нибудь Париже — что ни новый гвоздь сезона, то экранизация или инсценировка никому не известного прежде романа. А у нас что ни сезон — одно и то же: «Чайка», «Иванов», «Женитьба».
Ну поставил Захаров сейчас «Чайку». У него Чурикова, Янковский. Ему бы взять, да с такими актерами сделать какую-то интересную незаезженную пьесу, на них ведь и без «Чайки» пойдут. А он этой возможности не использует. Жалко.
— Знаете, я очень огорчилась, когда вы в одном интервью сказали: «У меня нет внутренней потребности играть. Я могу и другим заниматься». Но раз уж сказали, почему не занялись?
— Так и знаимаюсь. Преподаю. Делал «Башмачкина», а не только в нем играл, «Нижинского», «Годо».
— То есть, вы не имели в виду уход в не сопряженную с театром сферу?
— Нет, не имел. Хотя этим летом и шоферским трудом занимался, пакеты от фирмы возил. Надо же как-то зарабатывать, если у тебя пауза в ролях, пауза в деньгах. На Западе все драматические артисты, если они не кинозвезды, работают в каникулы официантами. Это нормально.
— Нет ли у вас ощущения, что вы чего-то не успели? Может, сейчас самое время какую-нибудь солидную роль сыграть: не то Ричарда III, не то князя Мышкина?
— Не успел? Такого ощущения нет. А что касается «солидной роли», я об этом сто раз уже говорил: я лишен предрассудков по поводу необходимости появления в больших ролях. От Гамлета дважды отказывался. Мне важнее участвовать в интересных проектах, инициировать сумасшедшие идеи, а не тешить свое самолюбие. Я могу восьмого охранника играть в неординарном проекте. Сейчас вот хочу снять документальный фильм.
— Это вас Мирзоев заразил? Он ведь, кажется, снимает потомков бывших дворян, которые навещают свои разоренные фамильные гнезда.
— Нет, не Мирзоев. Меня заразили другие люди. Я посмотрел несколько документальых картин на Выборгском фестивале, среди них две отличыне работы Пелешяна. (Это друг Параджанова, он молчал девять лет.) А от «Ладоней» Артура Аристакисяна вообще осталось стойкое ощущение встречи с гением. Правда. Такое редко в жизни бывает, можно по пальцам перечесть.
— И все-таки. Чем закончилась история с Соловьевым, с ролью Левина в «Анне Карениной»?
— Ничем. Он просто не снимает. Денег нет.
— Но зачем-то показал пробы по телевидению. Ваша — очень хорошая, Мамонова — замечательная. А два Каренина — Филатов с Янковским — так себе. Янковский сидел в раззолоченном мундире, как водолаз в скафандре.
— Я не видел, но Мамонов сказал: «Только у нас с тобой хорошо получилось». Нет, вот как раз эту роль хотелось бы сыграть.
Да, в общем-то, и роман хороший. (Смеется.)