10 октября Петер Штайн дает премьеру «Гамлета». О последних репетициях «Московским новостям» рассказывает Александр Феклистов, который в этом спектакле играет роль дяди и отчима датского принца — Клавдия.
— Ставил ли Штайн Шекспира раньше?
— Ставил, по-моему, в Зальцбурге «Антония и Клеопатру». По образованию Штайн филолог. В Англии он читает лекции о Шекспире... Но ставит там Чехова.
— А вы сами играли Шекспира?
— Одна из моих первых ролей (я тогда был в
— Ваши герои, как правило, интеллектуально-нервозны: Арбенин, Башмачкин. Как вам приходится с Клавдием, которого Гамлет называет «плотным сгустком мяса»?
— Увы, трудно. У меня, правда, был похожий тип. В известной постановке «Эмигрантов» Мрожека. Тот был, что называется, «рабочим быдлом», из которого социалистическое болото вытягивает все человеческое.
— Вы слышали, вероятно, об идее Шипулинского-Гилилова, что пьесы Шекспира писал на самом деле гениальный поэт лорд Рэтленд, устроив одну из величайших литературных мистификаций. Вам не мешает этот возможный подлог?
— Теорию эту я, конечно, знаю. И звучит она, по-моему, вполне убедительно. Но мне как актеру она ничего не дает и не отнимает. Шекспир был всегда фигурой абсолютно мифологической. Шекспир — это Шекспир. Кто бы ни прятался за этим именем.
— Сейчас принято, мягко говоря, редактировать текст оригинала. Какой «Гамлет» звучит у вас?
— Если ставить «Гамлета» без сокращений, он будет идти семь часов. Мы играем три часа с одним перерывом. Сокращения — да, но деформация — ни в коем случае. Современник Шекспира воспринимал текст как таковой. Недаром говорится: читать монолог. Сейчас актер должен как бы «оправдать» тот же монолог, сыграть его. Мы работаем с переводом Морозова, и Штайн не ленится толковать нам, как он понимает буквально каждую фразу.
— Значит, текст не осовременен?
— Ни в коем случае. Хотя спектакль мы делаем для современного зрителя: в костюмах нашего времени, без декораций. Друзья Гамлета играют на гитарах, он сам — на саксофоне.
— Вы носите корону на сцене?
— Нет, но иногда в качестве знака накидываю королевскую мантию.
— Штайн — режиссер-монументалист. Его прошлая постановка в России «Орестея» Эсхила шла в большом зале Театра Российской армии. На какую сцену он рассчитывает сейчас?
— На ту же. Предполагается, что примерно 650 зрителей усядутся в каре прямо на огромной сцене.
— Когда репетиции начались, газеты обошло высказывание Штайна, что у него нет концепции спектакля. Она появилась?
— Петер Штайн называет себя «репетиционной машиной». Он может 7 — 8 часов репетировать сцену, а на другой день все поменять. Очень важны последние десять репетиций. Это рывок, реальное рождение спектакля. У меня чудесные партнеры — Михаил Филиппов, Женя Миронов, Ирина Купченко, есть, кстати, три моих ученика. Вообще Петер Штайн говорит: я здесь ради актеров.
— Русские актеры для него особенные?
— Отчасти. Штайн как-то сказал: русскому артисту проще заплакать.
— Может быть, это потому, что у него самого жизнь другая?
— Жизнь и у западного актера нелегкая. Просто у нас теснее эмоциональная связь со словом.
— Как вам кажется, Штайну нравится Россия?
— Во всяком случае, она ему очень интересна. С 1975 года он часто бывает здесь и говорит, что у нас стало гораздо чище.
— Его что-нибудь поражает в русском характере?
— То, что мы говорим «гениально» о самых обыкновенных вещах.
— Он собирается еще у нас что-нибудь ставить?
— Боюсь, что нет. Слишком много бытовых неувязок: с деньгами, залом для репетиций, там сейчас так холодно, что мы все простужены.
— Так что надо спешить на премьеру? Штайн может не повториться?
— Спешить теперь, увы, приходится всегда.